	Sign In Sign-Up

Андрей Великанов. Мишаня.

НАШИ ВРЕМЕНА

<<<- Понравилось? Скажи друзьям и одноклассникам - >>>

ЛЕТО

ПРОЗА.

Другие произведения
автора

ВАША ОЦЕНКА КНИГИ?

Резюме для Firefox
и Netscape Navigator

МИШАНЯ

Только человек, не мывшийся последние две недели, может оценить всю ритуальную значимость первого пара в бане, истопленной по-чёрному.

В худосочной Колымской тайге, на реке Берёзовке, мы топили баню два раза в месяц, по-другому просто не выходило. Сначала следовало наколоть дрова, затем натаскать воды, которая заливалась в распиленную на треть двухсотлитровую бочку, установленную над кострищем в углу сруба. На все эти приключения вместе с изготовлением хлёстких веников их карликовой берёзы и капитальной протопкой каменки вплоть до пунцовых разводов на ржавом бочечном железе, как правило, уходило не менее десяти часов.

Баня считалась нашей с Мишкой собственностью, поскольку мы высадились тут первыми, а "химики" или условно освобождённые, были заброшены на Берёзовку месяцем попозднее и стояли лагерем метрах в пятистах ниже по течению. Здесь располагалась центральная база так называемых "кайлографов", которых затем вертолётами разбрасывали тройками на несколько месяцев к отдалённым таёжным ручьям для поиска золотоносных жил и следов редких металлов.

Естественно, народец в таких специфических сценариях подбирался, мягко говоря, разнообразный: были среди химиков даже несколько персонажей с высшим образованием, но всё равно, уголовное прошлое давало себя знать и в таёжной глуши. Кто-то среди неожиданных соседей, согласно "понятиям", стоял выше в жизненной иерархии и мог всегда рассчитывать, без дополнительной подсказки, на лишнюю порцию сливочного масла или сахара-рафинада на завтрак.

Соответственно этой междустрочной табели о рангах, на первый банный можжевеловый пар допускались в основном бандитствующие в прошлом элементы и действующий кухонный персонал. Расхитители совсобственности, карманники и несостоявшиеся Отелло с Дездемонами, мылись вторыми ролями, без веников и канделябров - просто скромная каменка к тому моменту уже не шипела даже на плевок.

Мы с Мишаней, тридцатипятилетним экспедиционным рабочим, конечно же, тоже входили в число первых восьми космонавтов на самых законных хозяйских правах. Ведь больше старенькая баня просто не вмещала.

Сидя на корточках возле покосившейся баньки заросшие недельной щетиной мужики, как правило, курят до самых жёлтых от никотина пальцев "Приму" без фильтра и хвалятся значительными прошлыми выкрутасами: кто - с помощью напильника переколечил с десяток соперников в пригороде Якутска - Чурапче, кто "ментов" бритвой порезал в День рождения Ленина, кто вертухаю голову проломил кайлом на первой ходке - в общем, незатейливая трень мелкого уголовного элемента в привычном кругу общения. Лишь редкий северный комар смеет нарушить муторным "жи-жи-жи" эластический ход подобного повествования.

Я и Мишаня для них - почти что инопланетяне. Научные работники из Ленинграда, приехавшие сюда за несъедобной рыбой чукучаном! Конечно же, в глазах сидевших "на зоне" верзил мы проходим размером не более корюшки после нереста, но всё же они согласны делиться первым паром, хотя, что не слово, шпиляют блатными ухмылками и поддёвками в нашу сторону.

Мишаня скидывает с себя одежду уже перед самой дверью и быстро проскальзывает в черноту якутской бани. Я захожу после и с удивлением оглядываю притихших "бандосов", точно прилипших голыми задницами к корявым лиственичным поленьям. Вдруг так случилось, что после стольких часов томительного ожидания, вроде никто и не собирался знатно попотчивать себя первым парком.

- Ребята, давайте заходите! - Закричал я, стоя уже изнутри в дверном проёме. - Жаль наружу пар выпускать.

Странное дело, но ни один химик так и не пошевелился, и мне вдруг показалось, что некоторые взгляды устремлённые в мою сторону гляделись уже не как прежде пренебрежительно-насмешливо, а подобострастно-почтительно.

- Да мы тут подождём лучше на свежем воздухе. - Выдохнул откуда-то изнутри ладно скроенный, здоровенный рыжебородый мордатый парень по кличке Турист.

- Закрывай, закрывай! - Вдруг из темноты нарушил затянувшуюся театральную паузу Мишаня. - Не положено им. Иначе оступятся по жизни.

Даже тех нескольких секунд, что этот ленинградский "научник" заголялся перед баней, было вполне достаточно, чтобы всем присутствующим яснее ясного разглядеть и многоярусный храм с тремя синими крестами во всю ширь Мишкиной груди, и надпись "они устали" под коленями, и крепкое рукопожатие на обоих запястьях. В принципе, на его плотно сбитом и накачанном теле не было практически ни одного свободного от татуировок пространства. Неизвестные художники оставили тут по себе память в виде зубатых тигров, полуобнажённых русалок, мужиков с лопатами на ягодицах, перстней и многочисленных многострочных надписей, одна из которых была выписана и вовсе правильными латинскими буквами. Даже на том "удилище", к коему никогда леску не привязывают, красовались внушительные кривые руны "хамло" с разлапистой двукрылой мухой на самом лобном месте.

Научный работник Миша Сиротин имел три ходки за убийства и был в определённых кругах известен как Солдат. Убийства все были вроде непреднамеренными, но существа дела это не меняло, и синяя визитная карточка на теле в данный момент жизни была важнее раскрасневшегося молоткастого паспорта гражданина СССР. По рассказам очевидцев, даже на пересылках в столыпинском вагоне, конвоиры всего за пятьдесят рублей подгоняли в клетки к таким незаурядным личностям шампанское с девушками в придачу.

На следующий день Агамир, главный повар "кайлографов", разбудил нас осторожным стуком в палатку где-то в половине восьмого утра.

Он на противне по таёжным кочкам припёр на вытянутых руках штук двадцать самых взаправдашних городских пирожных - эклеров и буше а ля "Норд".

В лесных условиях это было самой невероятной и непредсказуемой роскошью.

И в дальнейшем житье-бытье на Берёзовке, все первые сливки и нарочитые блюда предназначались теперь исключительно для нас с Мишаней. И только после этого подчивались остальные химики.

Причём, моё положение оказалось ещё загадочнее, ибо даже представить в мозгу невозможно на какой иерархический уровень я был поставлен таёжными условниками после того, как они воочию убедились, что такой "конкретный" человек, как Мишаня, подчиняется двадцатидвухлетнему мальчишке.

Я, конечно, удивлялся мгновенной перемене в отношениях с химиками, а Мишке это не нравилось, он хотел поскорее забыть прошлое и не раз повторял, что навсегда "завязал".

Про уркашей он говорил всегда однозначно - "не верь никому, и помни, как бы они не включали понты, никто на зону возвращаться не хочет!"

История же Мишани была поучительно проста - попал служить в ВДВ и оказался в первой группе десантников, захватившей Пражский аэропорт в 1968 году. Для этого броска солдатики тренировались около полугода в Белорусских чащобах, где Мишаня и овладел всеми возможными способами убивать человека любыми подручными средствами и без оных. Если в Чехословакии за эти достижения представляли к наградам, то, выйдя на гражданку, он не проходил без сержантской формы и двух недель, как хорошенько приложил кого-то ладонями в родном Ростове.

В следующий раз, уже после пяти лет на нарах, Мишаня дышал вольницей почти два месяца, ну а третьего жмура повесил на себя на зоне. И всё... непреднамеренно!

В наш НИИ Мишка также попал весьма занятным образом - мать завлаба Бориса Борисыча Волошенко работала в тюрьме на переписке. То есть вскрывала посылки и письма, идущие в обоих направлениях. Записки отличника боевой и политической подготовки Михаила Сиротина ей отчего-то легли на душу, и вот так, несмотря на двадцатилетнюю разницу в возрасте, начался бурный роман с молодым обладателем мохнатой синей мухи и прочих шедевров тюремного реализма.

Чтобы окончательно закрыть дверь в прошлое, Мишаня очертя голову принялся искать работы подальше от городской суеты, а тут, как раз и подвернулся Борис Борисыч с проклятой Колымой, двухметровой лаборанткой Валей и молодыми непьющими научными сотрудниками.

Мы притирались друг к другу со сложностями, но после случая, в котором мне в одиночку пришлось проделать за сутки на старенькой "Казанке" с тридцатисильным "Вихрем" около 350 км вниз по Берёзовке, а затем вверх по Колыме до самого Среднеколымска, Мишка сразу приоткрыл сердце и кое в чём начал даже и прислушиваться.

На целых три года он стал моим верным собратом по экспедиционным приключениям по всем часовым поясам некогда великой страны от Петропавловска-на-Камчатке до литовского Симнаса. Именно с Мишаней мы застрелили медведя-людоеда на Берёзовке, там же нашли неучтённое кладбище мамонтов, сплавлялись по Паратунке на юге Камчатки, на крошечном каноэ пересекали многокилометровые якутские озёра, сутками торчали в переполненном курортниками аэропорту Воркуты и целый месяц безуспешно пытались вылететь на вертолёте из Салехарда на озеро Тарко-Сале, где предстояло отобрать производителей сига-пыжьяна.

Никогда не забуду эпизода, когда в этом самом, задрипанном в те годы Салехарде от нечего делать мы пошли в кино на вечерний сеанс. Желающих посмотреть старый даже по тем временам фильм "Друг мой Колька" было немного - человек десять, не более. В основном - ПТУ-шная молодёжь, с громким гоготанием лузгавшая семечки на последних рядах.

Мы с Мишкой сидели в гордом одиночестве в центре довольно приличного зала, и все десять рядов до экрана были совершенно пусты.

Всё бы шло ничего, но в середине картины к нам неожиданно подгребли несколько местных парней и задали довольно прямой вопрос:

- Пацаны, а вам не кажется, что это наши места?

В темноте я шестым чувством угадал, как напрягаются Мишкины бицепсы, и наливаются кровью глаза. Фильм досмотреть нам не пришлось - нескольким молодым салехардцам потребовалась срочная медицинская помошь, а городской известности, по понятным причинам, ни мне, ни Мишане не требовалось.

Производителей чукучана мы отлавливали на Берёзовке ставными капроновыми сетями сразу после ледохода. Путались там, конечно же, все, кому не лень. Особенную проблему создавали здоровенные щукари, которых в тридцатиметровый конец всего за сутки могло набиться несколько десятков. Поднять такую гирлянду на борт было очень тяжело, тем более, что дородные щуки стремились впиться острейшими зубами во всё, что ни попадя.

Сиги и лососёвые (в основном ленки) попадались в сети редко, таймень - никогда. Эти гиганты лишь иногда оставляли на прощание здоровенные дыры в капроновом полотне.

Ремонтные работы выводили Мишаню из себя, и однажды он решил "разобраться" с тайменями в присущей себе манере - изготовил из пороха и сухого спирта подобие "коктейля Молотова" и швырнул такую бутылку в ближайший омут, где, по его разумению, и таились злобствующие чудовища.

По своему режиссёрскому наполнению идея была хоть и наивной, но достаточно верной. Таймени нерестятся весной в мелких притоках на галечном грунте, но основное время в этот период проводят в глубоких омутах неподалёку. Как правило, тут концентрируется не более четырёх - пяти рыбин. И если разом уничтожить такое гнездо, то в этом конкретном месте больше уж таймень не появится. По крайней мере, в этом году.

К слову сказать, за такую семейственность, таймени и поплатились в девяностые годы, в эпоху расцвета бесконтрольных охот и рыбалок с вертолётов и с динамитом.

Адская смесь рванула достаточно сильно, но вслед за фонтаном брызг и Хиросимовских пузырей на поверхности реки показались лишь белёсые брюшки злополучных щук.

Про свою беду Мишка случайно рассказал нескольким химикам, среди которых оказался рыболов-спортсмен по имени Толян. В тайге он оказался вроде случайно, после того, как спустил из окна пятого этажа любовника собственной жены. Тот остался жив, но срок Толяну всё равно влепили.

Толян притащил в тайгу даже самый настоящий железный спиннинг с ярко-зелёной пластмассовой ручкой, оснащённый покорёженной инерционной катушкой "Невская", на которую была намотана, наверное, миллиметровая леска. Вместо блёсен спившийся кандидат "химических" наук из Тюмени использовал переднюю часть от столовых ложек с приделанными туда огроменными ржавыми якорьками.

Коротконогий, узкоглазый и низкозадый Толян минут за десять посвятил нас в премудрости классических забросов и проводок по версии Л.П.Сабанеева.

Но, всё одно, как мы ни изощрялись, на каждые пять выхлестов из его поистине иезуитских снастей, получалось, как минимум, три приличных "бороды", минут на пятнадцать каждая. Для Мишкиных нервов это было уже слишком, и мы принялись за другой, рекомендованный Толяном, метод рыбной ловли - дорожку. Мишка сидел на румпеле, я держал в руках тяжеленную "арматурину" и распускал леску с ложкой метров на пятнадцать за транец.

Малые обороты на 72-ом бензине Северного завоза, мотор "Вихрь" держит очень недолго, но для нас делать постоянные перегазовки было значительно приятнее и веселее, чем ковыряться в бесконечной путанице лесочных мотков и узлов. Поэтому дорожка нам сразу приглянулась.

Во время третьего прохода над злополучным омутом тройники зацепились за какой-то топляк, который я, видимо, сдёрнул с места, и он неспешно поплыл вниз по Берёзовке. Терять блесну мы не имели права - у Толяна в загашнике их было всего две, и, если с ложками проблем не вырисовывалось, то вот тройников мы уже точно нигде в тундре не достали бы. Зацепленная бревнина была тяжеленной - даже не приподнять. И откуда только зараза взялась?

К несчастью, дерево тупо двигалось вниз ровнёхонько посередине реки, и нам не оставалось ничего другого, как безропотно следовать в кильватере. Некоторые попытки оттарабанить непокорную топлячину на мелководье заканчивались неудачей. Вся эта похоронная процессия продолжалась тем же Макаром, наверное, километра три или четыре, как вдруг это самое бревно на миг замерло на месте и, немного помешкав, направилось в обратную сторону - вверх, против течения!

Мы с Мишаней испуганно переглянулись, и он тотчас нахлобучил шапку на глаза и пододвинул поближе к коленям двустволку 12-го калибра. В те годы в народе ходили красивые байки про несговорчивое чудовище из озера Лох-Несс и сумасшедшую Лапарскую деву, выгоняющую ночью туристов из спальников на мороз.

И, если учитывать тот факт, что наша палатка стояла на месте загадочно исчезнувшего поселения времён первых Сталинских шизов, то все опасения и страхи проходили по самой нужной и болезненной интерпретации.

Тем временем, "топляк" вдруг стал азартно рыскать из стороны в сторону, заставляя меня то распускать, то подматывать ещё метров десять-пятнадцать лесы, затем чудовищное бревно пошло в штык на "Казанку" и, не дотянувшись до борта всего метров трёх, опять ушло на глубину.

Теперь уже никакого сомнения у рыболовов не было - на блесне сидело живое существо непонятной наружности, размеров и происхождения.

Постепенно нервы мои вошли в спокойное русло и работа с "Невской" уже не была таким непреодолимым препятствием. Да и скидки чудища становились всё короче и, наконец, оно материализовалось во всей красе метрах в тридцати от лодки в виде вылетевшей в воздух здоровенной, наверное, ростом с десятилетнего ребёнка, рыбины тёмно-коричневого цвета и с приплюснутой сверху головой.

- Таймень! - Выдохнули мы одновременно.

После первого свидания глазами и ушами дело пошло ладнее - вверх по реке гигант уже и не рыпался и всё более гулял недалеко от поверхности, видимо, начал уставать.

В один момент таймень подошёл прямо к лодке и стал параллельно борту, точно измеряя и оценивая соперника своими злыми глазами.

Бах! Бах! Из-за плеча раздался дуплет, произведённый картечью. Чехословацкий синдром был неизлечим, и Мишаня перезаряжал ружьё с умиротворённым видом укротителя тигров.

Приходится признать и зафиксировать, что только таким негуманным образом нам удалось обуздать первый спортивный трофей.

Татарин Агамир уже этим вечером слепил превосходные рыбные котлеты с луком, а учитель Толян рассказал, что наш вроде сорокакилограммовый трофей ещё не из самых крупных будет. Он, якобы на притоках Лены, объёзжал таймешат и за шестьдесят!

- Не верь, не бойся, не проси... - Тихо шепнул мне на ухо Мишаня и неторопливо побрёл по пряно пахнущему недосказанностью и внезапной шалостью весеннему болотистому кочкарнику к нашей одинокой палатке.